– Мы встретились случайно…, – девушка велела себе успокоиться, – потом я его видела только раз, во Франции. Он, должно быть, давно покинул Европу, после капитуляции, на Западном Фронте. Но, если вы, когда-нибудь, столкнетесь, он узнает крестик. Это его фамильная реликвия…, – Марта, не двигающимися губами пробормотала:
– Воронцов-Вельяминов. Федор Воронцов-Вельяминов…., – отец строил в Европе и Америке под фамилией «Корнель». Марта прочла и о британской ветви семьи, о владельцах компании «К и К». Она поняла, что видела их лекарства в аптеках, в Швейцарии. Она вспомнила очерк летящей птицы, на этикетке, надпись «А. D. 1248».
За дверью никто не двигался, половицы не скрипели. Услышав ее просьбу, ювелир внимательно осмотрел Марту, с ног до головы. Девушка вздернула острый подбородок, держа сумочку на плече, откинув голову, с бронзовыми косами.
В подворотне Марта решила, что ни в какую Швецию, а, тем более, в Америку, она не поедет. Затянувшись папиросой, она допила остывший кофе:
– Во-первых, – рассудительно сказала девушка, – даже если война и настанет, она закончится через три недели. Советский Союз сильнее Германии. Во-вторых, мамочке поверят, обязательно. Почему я вообще думаю, что геббельсовский листок прав? – Марта, брезгливо, наступила на газету:
– Они какой только чуши не пишут. Мы с мамой в Цюрихе смеялись, читая их творения. Нельзя впадать в панику, – твердо сказала себе Марта, – в конце концов, даже если все правда, я не могу бежать. Надо сражаться с Гитлером. Мама это делала, и я буду…, – Марта ткнула окурком в картонный стаканчик:
– Британская разведка. Какая разница, они тоже противники Гитлера. Они два года с Германией воюют. Я умею стрелять, водить машину и самолет, я прыгаю с парашютом, разбираюсь в шифрах. Даже на передатчике могу работать. И я арийка…, – Марта, криво, улыбнулась, – с необходимыми документами…, – в свидетельстве о чистоте крови предки Марты были расписаны до семнадцатого века, с датами крещений и венчаний, в Цюрихе, и в Южной Африке. Марта не знала, откуда родители взяли бумаги Рихтеров, и не очень хотела об этом задумываться:
– Однако все надежно, и дружба с фон Рабе мне поможет…, – она подавила желание опустить голову в ладони. О советских агентах в Берлине мать ничего не написала. Марта понятия не имела, где их искать:
– Ладно…, – сказала себе девушка, – это ненадолго. Война скоро закончится, я найду маму…, – она пообещала себе, что непременно это сделает. Мать запретила ей ездить в Швейцарию, за американскими документами:
– Произойдет автокатастрофа…, – читала Марта, – я не справлюсь с машиной, на горном вираже. Лимузин загорится, мое тело будет изуродовано, до неузнаваемости. Меня похоронят рядом с могилой отца. Это официальная версия, всем подобным занимаются чистильщики. Тебе нельзя попадаться им на глаза, Марта, иначе ты погибнешь. Помни об этом, и не рискуй. «Импорт-Экспорт Рихтера» перейдет другому хозяину. Ты решишь покинуть Швейцарию, о чем и напишешь нашему адвокату. Он тебя вызовет на похороны. Ты ответишь, что очень занята, и не можешь приехать…, – видно было, что мать отложила ручку, чтобы собраться с силами:
– Схема известная, ее разыграют, как по нотам. Они будут искать тебя, Марта. Твой долг выжить, обещай мне, что ты это сделаешь…, – Марта вспомнила, что у нее нет оружия. У фрау и фрейлейн Рихтер его и не водилось. Пистолеты обеспеченной даме, и ее дочери были ни к чему. Марта подозревала, что у матери есть браунинг, или вальтер, однако дома Анна их не хранила:
– И я только в тире стреляла…, – ювелир, наконец, кивнул: «Пойдемте, фрейлейн…»
Он провел ее в комнатку, на задах лавки. Хозяин принес фаянсовую чашку с хорошо заваренным кофе, взглянув на часы: «Вам придется немного подождать». Он закрыл дверь. Марта завидела старинную, фарфоровую пепельницу: «Очень хорошо».
Она выкурила четыре сигареты, несколько раз перечитала письмо матери, и подготовила речь, для человека, который, как предполагала Марта, работал на британскую разведку. Девушка пила кофе, пока в чашке не осталась одна гуща. Она подергала ручку двери:
– Заперто. Впрочем, ювелир меня в первый раз в жизни видит. Я пришла без пароля, мало ли кем я могу оказаться. Он осторожен, это правильно…, – Марта услышала веселое тявканье пуделя. Половицы в коридоре заскрипели, медная ручка повернулась.
Она узнала рыжевато-каштановые волосы. Марта поднялась, крепко вцепившись в сумочку:
– СД, то есть гестапо. Он в административно-хозяйственном управлении работает, Эмма говорила. Мало ли что она говорила…, – зло напомнила себе Марта, – это он для посторонних расчетами занимается. Бежать некуда, пистолета нет. Неужели мама ошиблась…, – остановив такси на углу Фридрихштрассе, Генрих, с облегчением, понял, что все в порядке. Ювелир ждал на мостовой, с пуделем на поводке. Подсвечник, прошлого века, стоял в витрине, на положенном месте. Гестапо, судя по всему, здесь не появлялось.
Он раскланялся с ювелиром:
– Большое спасибо, что вовремя нашли нужную вещь. Я приглашен на день рождения, неудобно приходить с пустыми руками. Простите, что поздно спохватился…, – Генрих говорил это на случай, если кто-то из прохожих прислушается. В лавке можно было вести себя свободно, помещение часто проверяли. Ювелир все равно шептал. Выслушав его, Генрих задумался:
– Может быть ловушка, подсадная утка…, – хозяин лавки никогда в жизни не встречал неизвестную девушку, потребовавшую вызвать представителя «К и К». Генриху показалось, что он хочет что-то добавить. Ювелир махнул рукой:
– Я, может быть, ошибаюсь, однако я помню крестик, который она носит. Кажется, я его видел…, – он почесал седой висок, Генрих хмыкнул:
– В любом случае, надо с ней поговорить…, – он замер на пороге. Она заплела бронзовые волосы в косы, в расстегнутом вороте белой рубашки сверкали крохотные изумруды. Генрих смотрел на тонкую, хрупкую фигурку. Она крепко держала сумочку, маленькие ноги, в скромных туфлях, не двигались с места:
– У него лицо усталое…, – неожиданно для себя, подумала Марта, глядя на серо-зеленую форму, на эсэсовские нашивки, с рунами, – и глаза тоже…, – глаза были большие, серые, в темных ресницах.
– У нее веснушки…, – понял Генрих, – погода хорошая, солнце. Она крестик матери надела…, – он шагнул в комнату, Марта подняла сумку, будто хотела ей закрыться.
Гауптштурмфюрер фон Рабе улыбался, глядя на пепельницу.
– Вы не курите, фрейлейн Рихтер…, – он поднял бровь: «Или я ошибаюсь?».
Ее подбородком, весело подумал Генрих, можно было резать железо. Марта молчала:
– Если он из гестапо, я что-нибудь придумаю. Отговорюсь. У меня швейцарское гражданство, я ищу компанию, с которой торгует контора моей матери. Торговала…, – она не успела ничего сказать. Младший фон Рабе раскрыл золотой портсигар:
– Я тоже курю американские сигареты, фрейлейн Рихтер…, – девушка кивнула, Генрих щелкнул зажигалкой:
– Благодарю вас…, – он взглянул на крестик: «Где ваша мать, фрейлейн Рихтер?»
Тикали часы, Марта вдыхала запах пряностей.
– Не знаю, – честно ответила она, вытаскивая сигарету из своей пачки:
– Вы можете сесть…, – разрешила Марта, едва заметно запнувшись, – гауптштурмфюрер фон Рабе…
Он покривился, мимолетно:
– Просто Генрих, будьте любезны…, – он опустился в кресло напротив: «Расскажите мне все, фрейлейн Рихтер».
– Просто Марта…, – у нее были зеленые, прозрачные глаза, Генрих, тоскливо, подумал:
– Наверное, ее мать на американцев работает. Если ее арестовали, я ее выручу, обязательно. Ее мать раскрутила цепочку, поняла, кто сюда переводит деньги. Она узнала, на что Питер потратил средства, в Праге. Выручу, и пусть уезжают отсюда. Уезжают…, – девушка села, держась за сумочку. Тяжело вздохнув, Марта начала говорить.
Оказавшись в Берлине, Петр Воронов понял, что столица рейха нравится ему больше, чем остальные города, которые он посещал. Он приехал в Германию легально, с дипломатическим паспортом, на собственную фамилию, особым рейсом. Этот рейс увозил его и обратно, в Москву.
– Но не одного…, – он стоял у окна спальни, в гостевых апартаментах посольства, разглядывая усаженный цветущими липами двор. Петр застегивал золотую запонку, с агатом.
У него было два дня, чтобы познакомиться с Берлином. Воронов прилетел на аэродром Темпельхоф в четверг. Наум Исаакович пока остался в Москве. В субботу советские газеты вышли с новостями об истинном лице Горского. Предстояло арестовать оставшихся в живых соратников предателя по гражданской войне и революционному подполью, и проследить, чтобы все упоминания о Горском исчезли из учебников и книг. Петр понимал, что распоряжение вычеркнуть имя Горского из истории исходит от Иосифа Виссарионовича. Он взял флакон туалетной воды:
